боюсь сойти на ум
Настроение такое сейчас... арр!
Рвать и метать хочется, истерить, безумствовать. Мало мне, глупой, того, что есть. Сорваться бы сейчас в ночь да напиться с Луи, разговориться, бредить, питьё у него отбирать... Но он совсем отдалился теперь от меня. Сама виновата, да. Когда-нибудь я осмелюсь, позвоню, приеду и буду вести себя по-человечески. Откладываю, откладываю встречу... а между тем у Мишки пропадаю, забываюсь и тогда уже летит всё к чёрту!
Никогда бы не простила таких измен... никогда. Ставлю себя на место других, обманутых, и противно становится от себя, от дикости нашей и подлости.
Кто мне что говорит? Я же не слушаю никого. Ничего знать не хочу. Накрываюсь каким-то одеялом, прячусь и думаю, что ткань меня от пуль укроет.
Нет. Ну, не может так быть.
Я обещаю, что больше повторяться не буду, что начну жить по другому, что думать иначе буду, а сама... оказываюсь на этой гребаной его кухне и будто голову отрывает . И пускай всё рушится, падает, разбивается. Тормозов нет у меня совсем, нет чувства меры. Плевать уже на тех, кто в этой квартире сидит, мирно беседу ведёт. Дверь с грохотом захлопнуть от глаз их и в комнату вдвоём. Гори синим пламенем наша тайна.
После вернёмся на кухню. Обязательно по одному. Все такие тактичные, делают вид, что тугодумы невообразимые и не видят, не слышат ничего.
Заходишь и понимаешь, что глаза-то блестят, что надо бы румянец по щекам пустить, смутиться...
А мне нечего стыдиться. Ведь так я чувствую в своей крови жизнь, так я убиваю боль.
Рвать и метать хочется, истерить, безумствовать. Мало мне, глупой, того, что есть. Сорваться бы сейчас в ночь да напиться с Луи, разговориться, бредить, питьё у него отбирать... Но он совсем отдалился теперь от меня. Сама виновата, да. Когда-нибудь я осмелюсь, позвоню, приеду и буду вести себя по-человечески. Откладываю, откладываю встречу... а между тем у Мишки пропадаю, забываюсь и тогда уже летит всё к чёрту!
Никогда бы не простила таких измен... никогда. Ставлю себя на место других, обманутых, и противно становится от себя, от дикости нашей и подлости.
Кто мне что говорит? Я же не слушаю никого. Ничего знать не хочу. Накрываюсь каким-то одеялом, прячусь и думаю, что ткань меня от пуль укроет.
Нет. Ну, не может так быть.
Я обещаю, что больше повторяться не буду, что начну жить по другому, что думать иначе буду, а сама... оказываюсь на этой гребаной его кухне и будто голову отрывает . И пускай всё рушится, падает, разбивается. Тормозов нет у меня совсем, нет чувства меры. Плевать уже на тех, кто в этой квартире сидит, мирно беседу ведёт. Дверь с грохотом захлопнуть от глаз их и в комнату вдвоём. Гори синим пламенем наша тайна.
После вернёмся на кухню. Обязательно по одному. Все такие тактичные, делают вид, что тугодумы невообразимые и не видят, не слышат ничего.
Заходишь и понимаешь, что глаза-то блестят, что надо бы румянец по щекам пустить, смутиться...
А мне нечего стыдиться. Ведь так я чувствую в своей крови жизнь, так я убиваю боль.